Рассказы (свои и не только)

[nvn]

Настало время пергамента... Листья, руки, душа - все истончилось в прозрачность. Все стало хрупким, хрустким, ранимым и зрелым. Все стало острее, и одиночество тоже...
Наверное, он просто стал старым... Или наступила осень... А может и то, и другое.
На лице прожившего долгую жизнь должен быть покой и мягкий свет. Мудрость, доброта, любовь и смирение. И все морщинки должны разгладиться. А как же иначе? Ведь он получил уже ответы на многие вопросы, мятежное сердце давно успокоилось и бьется ровно, дороги, звуки и запахи уже никуда не зовут, глаза никого не ищут, а душа... крылья ее сильны и упруги. Лицо прожившего долгую жизнь должно быть красивым, ибо он познал красоту, и она поселилась в нем, спина должна быть прямой, ибо только так можно тянуться к свету, а руки должны быть теплыми, ибо доброта, текущая из них, согревает все, к чему они прикасаются. Но я такого, прожившего долгую жизнь, нигде и никогда не видела. А он...
Он именно такой - красивый, добрый и теплый.
К нему пришла осень, так же, как и ко всем... И опять расцветают крупные розы, веселые, тугие, чуть пьяные. Они жадно купаются в золотистых брызгах неостывшего еще солнца и поют о том, что жизнь забавна и занятна. И большая старая яблоня все сыплет и сыплет щекастыми душистыми яблоками. И калина, словно разудалая купчиха, нарядилась в гирлянды красных бус, потяжелела и набухла. Все вокруг ярко, пышно и празднично.
Но солнце все больше зябко кутается в серую фланель волглых туч. По ночам сильно тянет сыростью. Она выползает из оврагов, лощин и болот, рассыпается мурашками по спине и гонит в тепло. Лес становится реже, тоньше и звонче.
Скоро по стенам зло захлещут пощечинами ноющие дожди. Ветер поможет деревьям застелить землю толстыми желтыми коврами листьев, которые будут шуршать и путаться под ногами. По утрам небо станет выше, голубее и пронзительнее. Вода в озере остынет и потемнеет. Птицы умолкнут как перед чем-то очень важным. Перед чем-то важным...
А потом... придет пора Безмолвия. На мир обрушится тишина. И его старые толстые стены занесет серебром. Оно заполнит все его морщинки и трещинки, набьется под крышу и под пороги. Запорошит его окна, и он перестанет видеть мир и надолго уйдет в себя, задремлет, затоскует. Он будет в полузабытьи вспоминать, как его, еще совсе юного и крепкого, везли с Волги, по глухой и заросшей дороге. Сначала по мягким разноцветным мхам, которые словно бархат, расстилались под ногами. Потом по рыжим высоким папоротниками, вдоль березняка. Потом по жирной и черной болотной земле, где он надолго и глубоко увязал, и за него цеплялась высокая, жесткая и сочная трава, и пахло тиной и стоячей водой. Потом по сухому и высокому сосняку, где воздух, напитанный хвоей, словно наполнял силой все живое.
А потом он долго-долго просто жил, укрывая в своих теплых объятиях от дождя и рваного ветра, от колючего снега и сырости, от непогоды и обжигающей стужи всех в нем живущих. Ночью он преданно охранял их сон, днем, чуть задремав, неожиданно вздрагивал и просыпался от звонких детских голосов. Он просто долго-долго жил...
И теперь он стал старым. Он уже не мог справиться с дождем и ветром, и они проникали будто в самое его сердце. И он все реже стал слышать людские голоса. Он почувствовал себя одиноким.
И только старая черемуха за его окном в самые мрачные и темные дни неистово билась грудью об его крышу, и, цеплялась руками за его стены и ломая пальцы, шептала ему о своей боли, о несбывшемся, об ушедшем, о невозможном...
А потом она кричала о том, что сильнее Любви в этом мире только Смерть, а еще сильнее Любви Гордость, и что сильнее Любви может быть еще Ненависть, что больше Любви может быть только Нежность, а выше Любви не может быть Ничего...
А он слушал и не знал, что ей ответить, как утешить, как дать ей покой.
Он стал слишком одинок и не знал, где взять силы, чтобы нести свое Одиночество с Достоинством. Это все, что ему осталось...

[nvn]

Я хочу, чтобы ты стал моим врагом... Тем, который достоин нашей битвы... Серьезным и умным, тем самым, который заставит меня измениться. Ты не будешь плести серые сети за моей спиной, а выйдешь ко мне честно и прямо, выложишь свое оружие и предложишь сразиться. Лоб твой будет открытым, глаза - ясными, а взгляд - чистым и уверенным. И во время нашей тяжелой битвы мы оба вдруг поймем, что впереди нас ждет Вечность, и в ней каждому уже уготовано свое место, и нам нечего делить... И в нашей битве не будет побежденных и победителей. И тогда мы, залитые потом и кровью, обессиленные и опустошенные, обнимем друг друга, стоя на коленях в пыли, и станем друзьями навек...

Я хочу, чтобы ты стал моим сердцем... Тем самым, что переполнено любовью, что способно бесконечно терпеть и прощать, тем, что способно ждать, тем, что способно чувствовать и смиряться. Я хочу, чтобы оно было огромным, открытым миру и трепетало и пело от бесценной и редкой способности любить. И я буду вслушиваться в него, беречь его и верить только ему...

Я хочу, чтобы ты стал моим деревом... И тогда я приду к тебе в жаркий полдень, обниму руками ствол, прислонюсь к тебе щекой и буду слушать тебя. Я буду слышать, как потрескивает твоя сухая, теплая и шершавая кора, как бежит внутри тебя жизнь, как перешептываются на ветру твои сочные листья. И нам вдвоем будет просто хорошо и спокойно...

Я хочу, чтобы ты был моим солнцем... Не тем злым и кусающим, что обжигает мои крылья, если подлететь слишком близко. А тем, самый нежный и теплый лучик которого радостно будил бы меня по утрам и дарил бы золото нового дня. Он щекотал бы мою шею, гладил бы по волосам и напевал о том, что жизнь может быть легкой и светлой.

Я хочу, чтобы ты стал моим дождем... Не тем серым осенним занудным старикашкой, что сыплет мелкой и едкой россыпью, раздраженно ворчит и сеет тоску, а молодым, упругим и веселым летним дождем, который резво скачет по крышам, очищает, смешивается с моими слезами и уносит их в далекий океан Надежды...

Я хочу, чтобы ты стал моим озером... Большим, глубоким и зеленым. Я буду приходить на твой берег, смотреться в зеркало твоих темных вод и вместо себя видеть то облака, то звезды... Я опущу в него свои руки, чтобы прохлада остудила жар моих страстей и подарила бы тишину...

Я хочу, чтобы ты стал моими сумерками... Я буду бродить в твоей густой синеве и искать те двери в тонкие миры, что приоткрылись мне когда-то... Я буду нащупывать руками в ускользающем лиловом свете все самые острые грани и стараться проникнуть сквозь них. Я знаю, что там меня ждет именно то, чего я так хочу и по чему я так тоскую...

Я хочу, чтобы ты стал моим снегом... Тем самым белоснежным и пушистым снегом, который делает мир чище и светлее, который прячет под собой те дорожки, по которым не нужно идти, чтобы прийти в никуда. Тем, который спрячет страхи и сомнения и подарит чистоту.

Я хочу, чтобы ты стал моей зимой... Беспокойной, завывающей и стонущей. Той, которая все время недовольно ворочается в своих белых обжигающих одеждах. Той, которая придет ко мне и лютым звенящим холодом выстудит наконец мою гордость...

Я хочу, чтобы ты стал моим временем... Тем, которое плывет медленно и широко в своих берегах, а не несется бешеным потоком, сметая на своем пути все, что я успела полюбить, но не сберегла, будучи столь беспечной... Тогда бы я остановилась хоть на мгновение и смогла бы взять в руки огонек моей любви и защитить его от ненастья...

Я хочу, чтобы ты стал моим закатом. Тем страшным и торжественным пожарищем, которое загорается перед самым уходом света и расцветает на щеках багряными лепестками, когда я стою перед воротами царства черного бархата. И тогда я не буду больше бояться ночи...

Я хочу, чтобы ты стал моей дорогой. Не той, которой идут все. Не той, которая ведет к широким вратам. А той, что узка, извилиста, покрыта пылью, усыпана острыми камнями и хорошо спрятана от всех. Той, которая ведет в настоящее и главное. Той, которая ведет к тому, что я упустила и утратила, будучи столь небрежной. Той, которой я когда-нибудь приду к самой себе, хоть и длиною она будет в целую жизнь...

Я хочу, чтобы ты стал моим сном... Тем, в котором я счастлива безмятежностью нежного утра, тем, в котором я чувствую себя золотистой и легкой, где мои пальцы пахнут фиалками, где мои волосы как ветер, моя песня тонка и красива и мое.., нет, НАШЕ счастье бесконечно...

Я хочу, чтобы ты стал моим небом... Таким далеким и таким близким, таким глубоким, непостижимым и таким родным... И тогда я буду чаще отрывать свой взгляд от земли и вглядываться в это бирюзовое полотнище, что трепещет на всех ветрах, пытаясь постичь в нем Вечность. А по ночам я буду выходить навстречу звездам, прислушиваться к их шепоту и пытаться постичь Беспредельность...

Я хочу, чтобы ты стал моим другом... И тогда ты придешь ко мне однажды глухим осенним вечером, совершенно замерзший и усталый. И мы сядем у огня, прижмемся друг к другу и будем долго-долго молчать, отогреваясь телом и душой. И наши сердца наполнятся нежностью и цветением, мы будем радоваться общей радостью и печалиться общей печалью, вместе и навсегда...

Я хочу, чтобы ты стал моим ветром... Не тихим и ласковым, не покорным и робким, а бушующим и яростным, который нагоняет свинцовые тучи и меняет мир до неузнаваемости. Он сорвет и унесет прочь все то, что прибило однажды к моему берегу бурным весенним потоком, то, чего я не ждала и не просила, то, что мешает, что отжило, что ворует и сжигает жизнь.

Я хочу, чтобы ты стал моей мечтой... Той, к которой я шла бы через призрачное и невозможное, через страх тех, кто боится не найти, кто боится потерять, через насмешки тех, кто боится не дойти, кто боится жизни и самого себя. Я шла бы, сбивая ноги и теряя силы, через серую пелену и злые ветры, через стены дождя и снега, через камни и пески, потому что однажды я поверила в тебя...

Я хочу, чтобы ты стал моей музыкой... Той, что тихо-тихо струилась бы по ручьям моей души и расцветала бы в моем сердце прекрасными цветами. Той, что ткала бы замысловатые узоры и уносила бы меня вдаль слезами нежности...

Я хотела бы, чтобы ты стал моей птицей... Той, что прилетает к каждому из нас лишь однажды... И я сделала бы все, чтобы не спугнуть ее, чтобы она села мне на руки и заглянула бы в мои глаза... И я бросила бы ВСЕ и полетела бы вместе с ней... Ведь она зовет за собой лишь раз...

Я хочу, чтобы ты стал моим огнем... Тем, который есть живое дыхание мира, он подобен ветру, легкий, воздушный и свободный. И я купалась бы в его свете и тепле, становясь ясной, сильной, чистой и светящейся... И мы дышали бы одним вдохом, искрились и переливались бы, становясь одним целым...

Я хочу, чтобы ты стал... нет, я хочу, чтобы ты остался самим собой... той живой, теплой и родной душой, каким ты однажды и навсегда пришел в этот мир...

[nvn]

Я распахиваю окно и впускаю новый день.
Он пока робко заглядывает в этот мир первыми лучами сквозь густую листву, только слегка окрашивая в позолоту верхушки деревьев. Потом он хлынет золотым потоком, когда большое ленивое солнце тяжело поднимется над миром, стряхивая с себя остатки сна, томно и сладко потянется, широко улыбнется и зальет радостью и светом все вокруг.
Роса на серебристой траве в саду хоть и высохнет быстро, как обманчивые ночные слезы, но цветы, только чуть искупавшись в солнце, еще будут пахнуть тонко, нежно, прохладно и чуть горьковато, совсем не так, как в знойный полдень, когда они истомятся и разомлеют от жары, раскроются сладостью и медом, раскинутся и расплескают свою красоту.
Совсем не так, как вечером, когда они, вкусившие все радости и познавшие все тайны летнего дня, полны знания, чувственности, глубины.
Это раннее утро из зелено-розового крепдешина, свежее, чистое и нежное, недозрелое и хрустящее, как молодое яблоко. Оно прозрачное, ускользающее, трепещущее, неуловимое, полное акварели и переливов.
Оно еще не стало полуденным ситцем, в котором все ясно и слишком просто, в котором все громко и ярко, которое прямо и однозначно отвечает на все вопросы. В котором все душно, плотно, одуряюще, который отвлекает от главного шумом и сочными красками. Который суетится, кричит и размахивает руками.
Оно еще не стало тяжелым темно-синим муаром вечера, в котором так много теней, паутины, плотного тумана, обмана и соблазна, неоднозначности, странных звуков и неясных огней, бликов и бледного лунного сияния. Вечера, который чарует и увлекает за собой. Вечера, который все время прячет глаза.
Вечера, полного лжи.

Хочется зачерпнуть волшебства этого утра большим ведром, отнести в прохладный темный угол, накрыть его, чтобы сохранить чистоту. Беречь его. Знать, что оно есть у меня. Помнить о нем.
Чтобы однажды подойти к нему, открыть его, и, не глядя на свое отражение, опустить в него усталые руки, умыться его водой, впустить в сердце ясность, получить утешение, смыв с себя все ненужное и отмершее, всю тоску, чтобы жить дальше...

Открыть его, когда придет день, настанет час, будет минута, когда сердце вдруг сожмется и окажется очень маленьким, на грудь ляжет холодная тяжелая глыба, а пальцы еле заметно, но часто задрожат.
Когда ветки деревьев вдруг зацарапают облака, и ветер будет рвать усталое небо в клочья, и сухой колючий холод будет жечь глаза. Когда все вокруг станет резким и острым, черным или белым.
Когда ветер будет хозяином мира, свирепствуя и меняя все вокруг в едином порыве.
Когда захочется навеки остаться в зиме, лечь в глухую пустоту, с головой накрывшись снежным ледяным одеялом, и слушать, как тихо шуршат снежинки, одевая осень моих волос в серебро.
Когда слезы замерзнут на ресницах, и уже не будет больно.
Когда захочется ничего не помнить больше, ничего не знать, ничего не видеть и ничего не слышать больше, кроме тихого снега...

[violetsunset]

Очень нравится, спасибо огромное! особенно почему-то приглянулось "Хочется зачерпнуть волшебства этого утра большим ведром" - про мои сны, которые черпай-черпай...

[nvn]

violetsunset, а я почему-то перестала видеть сны. Может, они уже стали для меня явью?

На пороге

Ветер еще не пахнет весной. Совсем.
И зима неутомимо застилает землю белыми пушистыми коврами, прекрасно зная, что они потом съежатся и сморщатся, почернеют, осядут, раскиснут и заплачут, словно от жалости к себе, и на смену им придут другие, сочные и душистые, из зеленого шелка и цветастого тонкого муслина.
И они будут гулять и перекатываться по земле, как волны, дышать солнцем, радостью и медом.
А потом они станут толще и грубее, станут колючими и жесткими. Они будут смешно шуршать, перешептываться, водить хороводы, наряжаться в ягодные бусы и бархатные мхи, убегать за ветром и впитывать холодные слезы осени. А потом краски их, яркие и богатые, постепенно станут суше, начнут крошиться и темнеть. И вновь настанет пора, когда, глядя на белое небо, захочется заглянуть в самого себя...
Так было, есть и будет всегда.
Пройдет всего несколько дней, и зима станет тяжелее, потемнеет, обмякнет, станет грузной и бесформенной, дыхание ее уже не будет таким ровным, а взгляд - таким ясным и пронзительным.
Ей все чаще захочется свернуть на незаметную тропинку, зайти подальше и прислониться спиной к дереву. Чтобы постоять на месте. Подышать. Подумать...
И ей совсем не хочется спать. Она не устала, не обессилела, не выдохлась, не постарела.
Просто она понимает, что пришла пора. Пора уходить. Она всегда знала, что все случается в нужное время и в нужном месте. И ей не нужно чужого. Она сильна и счастлива в своем.
Пришла пора идти по одной стороне дороги, ближе к обочине, не мешая и не задевая локтем тех, кто идет навстречу и посередине. Тех, кто очень спешит. Тех, кто не может понять...
Пришла пора уйти так, чтобы не хотелось оглянуться и вернуться. Ведь пока она стоит на пороге, мир уже изменился.

[Snusmumrik]

nvn, спасибо за кусочек волшебства, вашего космического воображения

[Аленka]

Я когда прочла - хлынули слезы....было больно, обидно, и еще много смешанного, которое хочется вырвать из мыслей, из сердца, но увы - это та правда, которая позволяет нам оставаться людьми, покуда она будет продолжать нас задевать, мучать, вызывать мысли и эмоции...
Я не могла это читать, но не могла и остановиться.
Как и не могу не поделиться с вами....




Ранее утро… 8 марта. Будильник зазвенел и, даже не успев как следует начать свою песню, умолк под натиском моего пальца. Почти в темноте оделся, тихо прикрыв входную дверь, направился к базару. Стало чуть светать.
Я бы не сказал, что погода была весенней. Ледяной ветер так и норовил забраться под куртку. Подняв воротник и опустив в него как можно ниже голову, я приближался к базару. Я ещё за неделю до этого решил: никаких роз, только весенние цветы… праздник же весенний.
Я подошёл к базару. Перед входом, стояла огромная корзина с очень красивыми весенними цветами. Это были Мимозы. Я подошёл. Да, цветы действительно красивы.
- А кто продавец, - спросил я, пряча руки в карманы. Только сейчас, я почувствовал, какой ледяной ветер.
- А ты сынок подожди, она отошла ненадолго, щас вернётся, - сказала тётка, торговавшая по соседству солёными огурцами.
Я стал в сторонке, закурил и даже начал чуть улыбаться, когда представил, как обрадуются мои женщины, дочка и жена.
Напротив меня стоял старик.
Сейчас я не могу сказать, что именно, но в его облике меня что-то привлекло.
Старотипный плащ, фасона 1965 года, на нём не было места, которое было бы не зашито. Но этот заштопанный и перештопанный плащ был чистым. Брюки, такие же старые, но до безумия наутюженные. Ботинки начищены до зеркального блеска, но это не могло скрыть их возраста. Один ботинок, был перевязан проволокой. Я так понял, что подошва на нём просто отвалилась. Из-под плаща была видна старая, почти ветхая рубашка, но и она была чистой и наутюженной. Его лицо было обычным лицом старого человека, вот только, во взгляде было что-то непреклонное и гордое, не смотря ни на что.
Сегодня был праздник, и я уже понял, что дед не мог быть небритым в такой день. На его лице было с десяток порезов, некоторые из них были заклеены кусочками газеты.
Деда трусило от холода, его руки были синего цвета… Его очень трусило, но он стоял на ветру и ждал.
Какой-то нехороший комок подкатил к моему горлу.
Я начал замерзать, а продавщицы всё не было.
Я продолжал рассматривать деда. По многим мелочам я догадался, что дед не алкаш, он просто старый измученный бедностью и старостью человек. И ещё я просто явно почувствовал, что дед стесняется теперешнего своего положения за чертой бедности.
К корзине подошла продавщица.
Дед робким шагом двинулся к ней.
Я то же подошёл к ней.
Дед подошёл к продавщице, я остался чуть позади него.
- Хозяюшка… милая, а сколько стоит одна веточка мимозы? - дрожащими от холода губами спросил дед.
- Так, а ну вали от сюдава алкаш, попрошайничать надумал, давай вали, а то… - прорычала продавщица на деда.
- Хозяюшка, я не алкаш, да и не пью я вообще, мне бы одну веточку… Сколько она стоит? - тихо спросил дед.
Я стоял позади него и чуть с боку. Я увидел, что у деда в глазах стояли слёзы…
- Одна? Да, буду с тобой возиться, алкашня... Давай, вали отсюдава, - рыкнула продавщица.
- Хозяюшка, ты просто скажи, сколько стоит, а не кричи на меня, - так же тихо сказал дед.
- Ладно, для тебя, алкаш, 5 рублей ветка, - с какой-то ухмылкой сказала продавщица. На её лице проступила ехидная улыбка.
Дед вытащил дрожащую руку из кармана, на его ладони лежало, три бумажки по рублю.
- Хозяюшка, у меня есть три рубля, может, найдёшь для меня веточку на три рубля? - как-то очень тихо спросил дед.
Я видел его глаза. До сих пор, я никогда не видел столько тоски и боли в глазах мужчины.
Деда трусило от холода как лист бумаги на ветру.
- На три тебе найти, алкаш, га, га, га, щас я тебе найду, - уже прогорлопанила продавщица.
Она нагнулась к корзине, долго в ней ковырялась…
- На держи, алкаш, беги к своей алкашке, дари, га, га, га, га, - дико захохотала эта дура.
В синей от холода руке деда я увидел ветку мимозы, она была сломана посередине.
Дед пытался второй рукой придать этой ветке божеский вид, но она, не желая слушать его, ломалась пополам, и цветы смотрели в землю… На руку деда упала слеза… Дед стоял и держал в руке поломанный цветок и плакал.
- Слышишь ты, сука, что же ты, *****, делаешь? – начал я, пытаясь сохранить остатки спокойствия и не заехать продавщице в голову кулаком.
Видимо, в моих глазах было что-то такое, что продавщица как-то побледнела и даже уменьшилась в росте. Она просто смотрела на меня как мышь на удава и молчала.
- Дед, а ну, подожди, - сказал я, взяв деда за руку.
- Ты, курица тупая, сколько стоит твоё ведро, отвечай быстро и внятно, что бы я не напрягал слух, - еле слышно, но очень понятно прошипел я.
- Э… а… ну… я не знаю, - промямлила продавщица
- Я последний раз у тебя спрашиваю, сколько стоит ведро!?
- Наверное, 500 рублей, - сказала продавщица.
Все это время дед непонимающе смотрел то на меня, то на продавщицу.
Я кинул под ноги продавщице купюру, вытащил цветы и протянул их деду.
- На, отец, бери, и иди поздравляй свою жену, - сказал я.
Слёзы, одна за другой, покатились по морщинистым щекам деда. Он мотал головой и плакал, просто молча плакал…
У меня у самого слёзы стояли в глазах.
Дед мотал головой в знак отказа, и второй рукой прикрывал свою поломанную ветку.
- Хорошо, отец, пошли вместе, - сказал я и взял деда под руку.
Я нёс цветы, дед свою поломанную ветку, мы шли молча.
По дороге я потянул деда в гастроном.
Я купил торт, и бутылку красного вина.
И тут я вспомнил, что я не купил себе цветы.
- Отец, послушай меня внимательно. У меня есть деньги, для меня не сыграют роль эти 500 рублей, а тебе с поломанной веткой идти к жене негоже, сегодня же восьмое марта, бери цветы, вино и торт и иди к ней, поздравляй.
У деда хлынули слёзы… Они текли по его щекам и падали на плащ, у него задрожали губы.
Больше я на это смотреть не мог, у меня у самого слёзы стояли в глазах.
Я буквально силой впихнул деду в руки цветы, торт и вино, развернулся, и, вытирая глаза, сделал шаг к выходу.
- Мы… мы… 45 лет вместе… Она заболела… Я не мог её оставить сегодня без подарка, - тихо сказал дед, спасибо тебе...
Я бежал, даже не понимая, куда бегу. Слёзы сами текли из моих глаз…