Нашла тут свои рассказы, написАнные 10 лет назад почти Ну что могу сказать... Это сейчас постепенно приходишь к мысли, что предложения нужно делать проще, чтобы не потерять в многочисленных сравнениях и синонимах смысл. А тогда... ну, в общем, как говорится:
"Ах простота, она дается
Отнюдь не всем и не всегда.
Чем глубже вырыты колодцы,
Тем вних кристальнее вода..."
Так вот... К чему это я...
14 ЛЕТ (это не название,а возраст автора
Мы жили. Просто так, ты и я. Нам для этого много не надо было: воздух, вода, хлеб.… А мне еще нужны были твои волосы, потому что я любила твои волосы. Ты все время чего-то боялась, по-моему, ты и жила, потому что боялась. Страх заставлял биться твое сердце, иначе оно бы совсем остановилось в этом слабеньком бледном тельце.
По вечерам мы выходили на крышу, и зимняя ночь накатывалась на нас как холодная черная волна, быстро и неотвратимо; а ты стояла, такая маленькая и худая, и ничего не могла сделать. Ты могла бы начать плакать, кричать, могла бы кататься по крыше или выпить яд, а ночь бы все равно набежала и равнодушно завернула тебя в себя. Но ты ничего не делала, потому что все время боялась. Я помню, как твои тонкие пальцы кололи иголочками мою грудь до самого сердца, пробираясь к моей душе. Тогда мы впитывались друг в друга, и так сладко пульсировало у меня в животе. Я никогда не говорила тебе, что люблю тебя и твои волосы, но это только потому, что ты сама это знала…
Когда ночь спускалась, мы с тобой тоже спускались обратно в наш дом и залазили под одно одеяло. Твои волосы пахли морозом, и снежинки плавились на моем лице, а ты ерзала заледеневшими ступнями и все прятала холодные иголочки мне в грудь, пытаясь согреться. Теперь, когда тебя уже нет в этом доме, а черные волны безразлично накатываются и накатываются, я понимаю, что всем все равно. Люди на улицах не плачут, собаки не воют, а дворник безразлично скребет асфальт своим языком. И я уже знаю, что тебя на самом деле не было. И меня нет. Ты всегда мне об этом говорила, а я не верила. Ты этого боялась.
«Вот я сейчас вздыхаю, а это уже в прошлом. Все, что я делаю, за доли миллисекунд становится прошлым. Я никогда не узнаю, что это настоящее. Потому что нет в нашем мире настоящего. Только прошлое и будущее. А жить зачем? Зачем мне нужно то, что уже было? Зачем мне нужно то, что будет, если оно не будет, а сразу станет прошлым? И мне страшно. Нас с тобой сейчас нет!»
«Глупенькая. Я же сейчас рядом с тобой! Это не в прошлом, потому что я еще с тобой. И не в будущем, потому что я уже с тобой!»
«Но мы никогда этого не узнаем, потому что ты в прошлом и в будущем. А здесь тебя нет.»
«Кажется, ты сама запуталась. Лучше поцелуй меня»
И ты целовала меня, уверенная, что нас нет. А теперь тебя и, правда, нет. Но ты этого уже никогда не узнаешь. Как не узнаешь, что гибелью твоей была огромная ревущая машина и беспомощный человек с перекошенным ртом, который не мог даже управлять ею. Ты никогда не узнаешь, как я прижимала тебя к своей груди, а в меня впитывалась не ты, а твоя красная соленая жизнь. Для тебя не было даже момента твоей смерти. А для меня он тянулся целую вечность. Эта маленькая миллисекунда, которую ты так боялась упустить, эта миллисекунда сидела рядом и смотрела мне в глаза….
16 лет
ЯБЛОНЯ.
Яблоня в первый раз дала урожай, всего три яблока висело на ее молодых, гибких ветвях, желтые и небольшие. Она росла прямо посередине двух домов, и двое – юноша и девушка стояли рядом с деревом, рассматривая его первые плоды.
- Это ваше дерево, - сказала девушка, и свежий румянец чуть тронул ее щеки.
- Нет, - ответил юноша, - дерева мы не сажали. Верно, кто-то бросил качан, и косточка проросла. Не раз отец хотел срезать его, но я уговаривал его не делать этого. Значит, дерево общее, поделим его плоды поровну.
Он протянул руку и сорвал все три яблока. Два отдал девушке.
- Это не поровну, - опять заалелась она, и ее смущенный черный взгляд казался ему прекрасным.
- Поровну. Одно отдашь своей сестре. А у меня нет ни сестры, ни брата.
- Пусть твой отец попробует.
- Вот еще, - сказал юноша, загибая ее пальцы вокруг желтых плодов, - Он хотел срубить дерево. Нет, забери яблоки себе.
Много лет после того яблоня стояла бесплодной. Ни одного яблока не было на ее отяжелевших ветвях, но сама она стояла, красивая и пышная, гордо раскинувшись между двух домов. Но спустя десять лет, в жаркую и влажную весну, засыпана она была маленькими белыми цветами, как снегом, и ровное гудение пчел слышно было обоим семьям. Летом ветви дерева ломились от тяжелого урожая.
- Лиина, сорви мне яблоко, - попросила мать уже молодую женщину.
И та, наклоняя к себе ветвь, вспомнила о том, как яблоня дала первый урожай. Грустно стало Лиине, но она встряхнула головой, чтобы отогнать от себя прочь эти мысли. Быстро сорвала шесть яблок в подол платья и вернулась на крыльцо.
- Это тебе мама, - выбрала она три самых лучших и протянула пожилой женщине. В ее подоле тоже осталось три. Как тогда. Лиина обернулась и посмотрела на соседний дом. Во дворе молодая женщина развешивала мокрое белье. Она подоткнула юбку, и ее ноги казались белыми, как молоко, на фоне нежно-зеленой травы. Маленькая девочка сидела неподалеку, играясь резиновой куклой. Когда она наклоняла ее, кукла закатывала глаза, и голос внутри визжал: «мама! Мама!».
Внезапно на яблоне вскрикнула сойка. От испуга Лиина вздрогнула, и яблоки выкатились в траву. Молодая женщина хотела поднять, но тут из дома вышел мужчина и сам подобрал их. Лиина подняла глаза:
- Встал уже?
- Да, сегодня сон все не проходил. Что у нас на завтрак?
- Рис, - ответила Лиина, поправляя волосы, - Иди, пока еще не остыл.
- Мяса хочется, - мужчина почесал затылок и зевнул. Лиина стояла и молча смотрела, как страшно растягивается его рот. И отчего она раньше не замечала эту розоватую родинку на подбородке?
- Ну, чего смотришь так? - вдруг спросил мужчина строго. Но тут же добавил, - Ладно держи, я пошел завтракать.
Лиина вдруг почувствовала себя резиновой куклой. Ей показалось, что если ее наклонить, то из груди вырвется пронзительное «Мама! Мама!». Второй вскрик сойки вывел ее из оцепенения. Она заглянула в подол. Там лежало всего одно яблоко.
те же 16
ПЕРВЫЙ
Солнце забралось под одеяло и защекотало радостным теплом. Уже? Но мгновенно события ночи, как молния, прорезают сознание. Оборачиваюсь и натыкаюсь рукой на ее сонную руку. Она спит. Нет, не спит, смотрит на меня. Или спит с открытыми глазами. Глаза у нее грустные. И пустые. И мне грустно. И, кажется, тоже совсем пусто в душе. По окну ползет полусонная муха, а в самом углу, там, где рама уже сгнила и почернела, в мутновато-молочной паутине притаился паук. Я не сдержал смешок: как это было похоже на нас.
В моей комнате совсем не убрано, а она пришла неожиданно, с пламенеющими пятнами на мягких белых щеках – эти румяна цвета красных кирпичей, они, кажется, въелись в ее кожу. От нее пахло морозной свежестью и чем-то, похожим на парное молоко. Ее глаза умеют смеяться. Странно, что сейчас они совсем пустые. Целый месяц, что я ее знаю, она всегда смеялась глазами: и на заднем ряду в кино, и когда курила, забавно отставляя пухлый мизинец с золотым колечком, и когда я целовал ее у порога дома, а в двери уже скребся дон Кихот – толстый кот цвета глянцевого угля. И все осень, осень, осень. Спать хочется…
Она сейчас смотрит на меня. Подперла рукой растрепанную голову и словно сверлит мои зрачки. Интересно, почему мне грустно? Не радостно, не мерзко на душе, а грустно? Оттого ли, что это случилось так скоро, оттого ли, что месяц был слишком долгим?
Повинуясь больше чувству долга, нежели желанию, я наклонился и поцеловал ее в ледяную мочку уха. Она не моргнула даже, продолжала буравить. При таком освещении у нее глаза цвета ржавчины. Я заметил пару веснушек на кончике носа. А еще, что румяна все же осыпались, только в углублении оспинки осталась красно-рыжая пыльца, как родимое пятнышко. Опять молчание. Да что же это такое? Появилось ощущение, что если я сейчас скажу что-то, что угодно, да хоть «доброе утро», то это будет не прилично.
Вздохнув и выдавив из себя улыбку, поднимаюсь и бреду на кухню. Там, за дверью, все будто снова обретает смысл.
- Кофе будешь?
Она молчит. Неужели у нее еще рука не затекла поддерживать голову? Ее маленькие босые ступни упираются в край кровати, отчего круглые пальчики стали белыми, как жемчужные бусинки. Я пожал плечами и принялся готовить кофе. За окном все-таки красиво. Если немного присесть, то даже не видно серой улицы с одинаковыми домами и уродливым павильоном, на котором местный художник изобразил лебедя с неестественно-тонкой шеей. Только осенние деревья, еще не расставшиеся с влажно-красной листвой, тихонько покачиваются в такт ветру.
…Хорошо было бы больше ее не видеть. Ушла бы себе тихонько и все. Не люблю таких игр. Любил, когда она смеялась глазами, любил, когда слизывала со стаканчика капли тающего мороженого, любил, когда тискала дон Кихота, и когда уютно подбирала под себя ноги, устраиваясь на кресле. А еще любил ее бабушку, которая носила кудрявый шиньон сизого цвета. Как она улыбалась, подглядывая за нами из окна; как она проживала каждый наш поцелуй и как потом открывала, держась за свое сморщенное сердце, со словами: «Какой у нас резкий звонок! Напугали меня, я уже спать ложилась… А дон Кихот вас поджидал…».
Мои мысли прервал хлопок. Выключив газ на плите, я осторожно налил в маленькую чашечку (кстати, ее подарок к неделе нашего знакомства) воды и бросил кофе. Маленькие крупинки тут же растеклись, как будто выстрелила каракатица. Я уже искренне улыбнулся, размешал кофе, и вышел в комнату.
Постель пуста. Муха вяло шевелит лапками, ее тело уже в липковатом коконе, паук торопливо окутывает сонную добычу.
На стульчике, где вчера было сложено ее платье и, как сброшенная чешуя, сиротливо свисали чулочки, пусто. Она ушла. Странно, как будто почувствовала мое желание. Я хотел пойти на кухню за кофе, но меня не оставляло чувство, что ее взгляд продолжает буравить мое лицо, не смотря на то, что она ушла. И вдруг я резко обернулся. На постели почти скульптурно были смяты простыни и желтое в зеленую полоску одеяло. Не знаю отчего, но я вдруг кинулся приглаживать этот ночной беспорядок и, сбросив одеяло, несколько раз провел рукой по складкам простыней. И вдруг увидел такие же рыжеватые пятная, как и ее ржавые буравчики-глаза. Это была кровь.